Философская проза

Лидия Рыбакова, поэт, прозаик,

член МГО СП России, Союза журналистов России,

Иногда о книге трудно говорить не потому, что сказать нечего, а потому, что сказать хочется слишком много. Особенно если эмоции бьют через край, мешая формулировать мысль. Когда меня попросили написать отзыв о новой книге Ирины Лежавы «Причитание», произошло именно это.

Ирина для меня вообще особенный писатель. Прозаик, произведения которого легко и навскидку опознаются по особой щемящей ноте «послевкусия», по глубине погружения в души и жизни героев, по неторопливости и внешнему (не внутреннему!) спокойствию изложения. И в то же время это автор удивительно разнообразный по тематике, умеющий буквально несколькими штрихами оживить непохожих друг на друга, но таких настоящих героев.

Предыдущая книга Ирины Лежавы, «Так сказал Заратустра», поражала ненавязчиво открывающейся  читателю потаённой мистичностью привычной, вполне обыкновенной городской жизни. Когда за каждым, совершенно рядовым на первый взгляд, событием вдруг обнаруживался глубинный и вечный смысл. Когда за звучанием обыденности внезапно угадывалась высшая гармония музыки сфер.

Я ожидала чего-то подобного и на этот раз. Надеялась на предсказуемость? Думала, что в состоянии предугадать ход мысли автора? Напрасно! Ирину нельзя «просчитать» – это слишком многогранный и глубокий писатель. Её новая книга – как новое путешествие через многослойную реальность в самую суть бытия. Другой маршрут, другие пейзажи и картины, другие откровения, но та же цель.

На этот раз перед нами – Тбилиси. Не тот, что сейчас, а тот, что остался в недавнем прошлом. Конец восьмидесятых, судя по атмосфере. Когда уже чувствуется некая тяжесть на сердце и мысль замирает от предощущения перемен, но всё ещё идёт по накатанному. Когда в воздухе уже пахнет грозой, но раскатов грома пока не слышно. Напряжение нарастает, но что за ним? Герои повести не знают этого. Они просто живут.  Каждый по-своему, несут всяк собственный крест, ищут того, чему не определили названия, но без чего не могут свободно жить и дышать. Любой из них не идеален – и все по-своему прекрасны. Хотя и не каждого оценишь сразу…

Вот старуха Тина. Поначалу она не вызывает никакой симпатии. Пришла в чужой дом, да ещё в тяжелейший момент – умер Бадри, хозяин, муж и отец. Осиротевшая семья онемела от горя, друзья и знакомые пришли на похороны. Походя, никого не зная, Тина осудила всех и каждого: «Господи, какие они жалкие! С минуту старуха созерцала надломленные спины рабов, полусогнутые, словно в изъявлении покорности, ноги». Устроила ужасную сцену, начав причитать незваной плакальщицей и падая на гроб… неудивительно, что вдова покойного, Нуну, приняла её за ту самую женщину, к которой заочно ревновала мужа всю свою жизнь.

Была ли у Бадри любовница, не было ли? Может, и не было её никогда – ведь любил Бадри свою покорную, робкую, навек испуганную властной матерью, трусящую перед настоящей жизнью жену. Любил, жалел, выдерживал её вечное нытьё, был для неё опорой и каменной стеной. И она его любила, хоть и не думала никогда об этом. Впервые ослушалась матери, чтобы выйти за него замуж, страдала, подозревая в неверности, растила детей – сына Дато и дочку Иринэ, занималась домом…

И вот, когда мужа не стало, и в сердце неожиданно открылась зияющая пустота – вдруг явилась эта старуха в чёрном. Налетела, словно зловещая птица, запричитала… а потом сама же свалилась с сердечным приступом!

В этот момент ты, читатель, уже осознаёшь, что не только герои, но и ты сам – чего-то не понимаешь в происходящем. Человеческие сердца не дают перебоев просто так. Старуха что – настолько близко к сердцу принимает чужое горе? Да, наверное. Но почему? Не из-за своей ли собственной неизбывной и неизлечимой боли? Похоже на то. Не зря же она во время причитания то и дело упоминала своего сыночка, Гогиту. Просила Бадри привет ему передать… И отношение читателя к Тине начинает изменяться. От неприятия и недовольства – к сочувствию и пониманию.

Немало страниц книги придется перелистать, чтобы узнать горькую историю старухи до конца. То, как на заре юности любимый предал её. То, как переполнялась душа молодой женщины ненавистью и злостью. То, как была она наказана – самым горчайшим из мыслимых наказаний – потерей единственного ребенка, прекрасного, светлого мальчика. И то, как казнилась до глубокой старости, мучительно обвиняя себя, одну себя за смерть сына, как не давала себе оставить прошедшее позади и жить дальше.

Так же постепенно раскрываются и остальные герои повести.

Робкая Нуну и ее мать-победительница Верико, такие разные и так неуловимо схожие в стремлении мерить чужие судьбы и сердца собственной ограниченной меркой. В желании, чтобы дети строили свои судьбы по их, «единственно правильным» лекалам. Но в то же время любящие и искренне надеющиеся на самое лучшее для своих близких.

Иринэ – это милый и наивный, но убежденный в собственной взрослости отчаянный ребёнок. Слишком критично настроенная к себе и другим, слушающая только голос своего  сердца – и от этого нередко нечуткая к ближним, наивная и беззащитная, но полная храбрости – к сожалению, часто неуместной и чересчур безоглядной. Открытая и непонятая, раскаивающаяся в совершённых ошибках – и тут же делающая новые… добрая и честная, смешная девчонка.

Расчетливый Дато, по молодости пока не понимающий, насколько на самом деле важнее отдельной квартиры здоровье и душевное спокойствие родных людей – матери и бабушки. Успевший завести жену и ребёнка, но ещё не оценивший того, что как мужчина он отвечает не только за них, но и за других осиротевших женщин своей семьи…

Возлюбленный Иринэ, рыжий Михо, – самоуверенный, взрослый, циничный, рано узнавший изнанку жизни и в то же время оказавшийся совершенно не готовым к нежданной встрече с чувством, в которое почти не верил, – с настоящей и сильной любовью. И налетевший на неё, как корабль на риф.

…Старуха Тина считала всех вокруг испуганными рабами. Надломленными, гнущими спины перед жестокостью мира, в ужасе ожидающими неизбежного конца. Лишь сына своего, Гогиту, видела она свободным – поскольку он смотрел прямо в лицо смерти и ничего не боялся. И себя – ибо ей после смерти сына стало нечего терять, а исчезновение из мира живых виделось долгожданным освобождением от груза неизбывной вины и радостью воссоединения с самым дорогим существом.

Не только к сыну взывала она, причитая вновь и вновь на чужих похоронах, но и к самой несправедливой судьбе и к владычице-Смерти. Она хотела уйти, ждала этого как счастья – и не могла, ведь ей не было дано главного – прощения. А без него – земля не принимает. Что же давало ей силы ждать окончания срока расплаты и не сойти с ума?

Однажды, ясным вечером, увидел светлый мальчик Гогита золотой дождь и показал его матери: «Солнце садилось за горизонт, небо над крышами пятиэтажек полыхало прощальным закатным пламенем. Дальнее предгорье тонуло в наступающем мраке, но высшая вершина гряды парила над тьмой. Она высвечивалась солнцем изнутри, переливалась и казалась почти прозрачной – сияющий нерукотворный венец над засыпающей вселенной…

«Добрый знак! – ликовало Тинино сердце. – Сам Господь по-отцовски ободряет мальчика! Венец на закате обещает спасение, которого уже не чаешь…»

Ей грезилось, будто на город и впрямь льётся золотой дождь, веселящий живых и воскрешающий мёртвых».

И всю жизнь, даже после смерти Гогиты, видела Тина на лицах людей – пусть даже тех, кого она считала рабами, – отсвет того золотого дождя, имя которому Любовь.

К ребенку, как у неё самой, у Нуну, у Дато.

К юной и чистой девушке и к несчастливым родителям, как у Михо.

К сильному и многознающему мужчине, как у Иринэ…

Каждый из героев идёт по своей неповторимой дороге, у каждого своя судьба, переплетающаяся с судьбами других. Все вместе они составляют ткань времени. Того, уже ушедшего, но ещё совсем близкого. Герои не знают, как сильно и скоро всё переменится. Что их привычный мир рухнет в одночасье с началом перестройки. Но мы, читатели, – знаем. И сердце сжимается при мысли – что с ними будет? Разве они готовы?

Нет, приготовиться к неизвестному невозможно, будущее всегда неожиданно. Но у героев Ирины Лежавы имеется главное: все они любят, а значит, живут и надеются.

И никакие бури, никакие общественные потрясения  им на самом деле не страшны. Переживут. Потому что у каждого есть этот спасательный круг – круг небесного света, чистое сияние живой души.

– Я для жизни не помеха,

жизнь за жизнью, словно эхо:

тик да так.

Неизменно всё на свете,

были деды – будут дети.

Что не так?

– Так было, есть и будет опять:

птицам – петь, Солнцу – светить,

цветам – цвести и плоды давать,

а людям – рождаться и умирать.

Так было, есть и будет опять,

так было, есть и должно так быть.

– Дай мне руку, и не бойся,

я – ответ на все вопросы,

я не зло.

Мир для вечных – хуже ада,

проклинать моё не надо

ремесло.

– Так было, есть и будет впредь:

вверх – огонь, и вниз – вода,

травам расти, капелям звенеть, –

и юным любить, а старым смотреть.

Так было, есть и будет впредь,

так было, есть и будет всегда.

– Все придут в мои объятья,

я не свет и не проклятье:

дверь, порог.

Не дарую я прощений,

я скрещение скрещений

всех дорог.[1]

Пусть никому не избегнуть смерти, которая косит людей, как колосья, не интересуясь тем, созрели они или нет, готовы ли пролиться золотым зерном, и прорасти ростками новой жизни. Ведь дело не в смерти и даже не в тех рубцах и шрамах, которые она оставляет на душах живых. В чём бы они себя не винили и как бы не переживали неизбежное.

Дело в том, что жизнь продолжается. И счастье всё-таки возможно. Для каждого и всегда. Потому что в каждой живой былинке – светло сияющее чудо золотого дождя любви и надежды.

Основы бытия. Неистребимой, пока существует этот мир.