Философская проза: Банное счастье  
Вернуться
Комментарии


Философская проза



Рассказ написан специально для сборника "Бани народов мира",

который выйдет в начале будущего года.


 
ir-shur1
 
На веранде бабушкиной квартиры: у мамы на руках брат,
а я пристроилась у нее за спиной  
 

 

– Мало ли что хочется! – поучала меня бабушка Шурочка (официально Тамара Павловна). – Учись выбирать. Если дана тебе индивидуальная ванная, то наверняка отнято банное счастье. 

 

Беседа эта происходила в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Мне было шесть лет, и бабушкины слова я воспринимала буквально: ведь Шурочка обожала серные бани, и в ее квартире действительно отсутствовала ванная комната. Родители моего отца, Карла Ильича Лежава, не были коренными тбилисцами, но с середины тридцатых годов проживали в столице Грузии на улице Энгельса (ныне Асатиани) в доме номер 66, или, имея в виду городской район, – в Сололаки. Дедушку Илью Михайловича перевели в Тбилиси из грузинской глубинки: еще будучи сельским подростком, он увлекся коммунистическими идеями, участвовал в подполье, становлении советской власти и коллективизации, чем заслужил должность заведующего в органах народного образования и две комнаты в пятикомнатной коммуналке. 

 

Из объяснений Шурочки следовало, что прибывшее в Тбилиси семейство вселили в только что возведенную пристройку к дому, до революции принадлежавшему купцу Ахвердову. Было ли отсутствие ванной комнаты данью советскому конструктивизму тридцатых, мне неведомо.   

Навещая бабушку, я попадала в настоящий общинный рай: среди криво поставленных стен, под высоченными потолками, дружно соседствовали три разноплеменных фамилии – грузинская, еврейская и русская. Их бытие бок о бок мало походило на тот ад, в котором обычно существуют жильцы, в силу сложившихся обстоятельств вынужденные терпеть близость чужаков. Привычки обитателей энгельсовской квартиры переплетались запросто, без затей, – точь-в-точь кудри в моих туго спелёнатых косах, – но результат получался на удивление ладным. Вместе с соседями Шурочка праздновала православную и еврейскую пасхи, также, впрочем, как и боготворимое дедушкой седьмое ноября и другие коммунистические торжества. Любого гостя принимали как родного и обхаживали всем миром: помню, хозяйки переманивали меня друг у друга, угощая то сладостями, то добрыми советами, то поучительными историями из жизни. 

 

Благодаря этим беседам я узнала однажды, что в комнатах бабушкиных русских соседей раньше обитала пожилая армянская пара, которая настолько любила младшую сестру моего отца, что участвовала в ее воспитании наравне с родителями – оставалось лишь официально удочерить. Обдумывание неожиданно открывшихся деталей прошлого подарило мне ключ к семейной загадке: моя тетя Иза (официально Изольда Ильинична) успешно окончила русскую школу и русское отделение физфака университета, хотя родители ее были грузиноговорящими. В отличие от сестры, отец мой осваивал русский язык, уже став студентом Киевского политехнического института, куда его направили по комсомольской путевке: в Рустави строился металлургический завод, и для него готовили специалистов. 

 

Однако вернусь к теме своего повествования. Лишенную ванной комнаты квартиру связывал в единое целое широкий коридор, совершавший у бабушкиного порога крутой поворот в сторону незастекленной веранды. Впритык к веранде располагались подсобные помещения: азиатский туалет с дыркой посреди кафельного постамента и две лишенные окон комнаты-кухни – первая метров десяти-пятнадцати, вторая совсем крохотная, неприметный закуток за туалетом. Из лоснящихся ярко-зеленых стен выпирали облезлые эмалированные раковины, бывшие изначально белыми, с допотопными водопроводными кранами цвета меди. Вода из кранов текла холодная, и ее грели на газовых плитах, которых в хозяйстве имелось две: четырехконфорочная в большой кухне и двухконфорочная – в крохотной. 

 

Отсутствие ванной комнаты вызывало у меня вопросы, на которые я получала неизменное: «Кому нужна ванная, если существует баня?». Время помогло убедиться, что, отвечая так, Шурочка душой не кривила. 

 

Я переходила в четвертый класс, когда папа решил съехаться с родителями. Нашу современную трешку на Анагской улице разменяли на две изолированные квартиры, куда переселили бабушкиных соседей. На Энгельса затеяли грандиозный ремонт: вместо большой кухни явилась ванная комната с газовой колонкой, вместо крохотной – газовый водонагреватель (до ремонта квартира отапливались буржуйками). Веранду застеклили и переоборудовали в кухню-столовую. Теперь Шурочкины владения приобрели барскую цивильность – купайся, сколько влезет, в собственной ванне! Но, к моему изумлению, бабушка и не подумала отказываться от прежних привычек. Раз в неделю они с подругой Цубой, жившей на третьем этаже нашего дома, собирали в сумки белье и надолго исчезали. Хозяйством в банный день бабушка не занималась – вернувшись посвежевшая и довольная, ложилась отдохнуть. Отдохнув, чаевничала, играла в нарды, иногда пела под гитару. 

 

В поход за банным счастьем подруги отправлялись в Абанотубани – так называется тбилисский квартал бань на серных водах. Согласно легенде, царь Грузии Вахтанг Горгасали подстрелил на охоте фазана, а тот возьми и упади в горячий ручей. Сваренная без огня птица настолько поразила царя, что он велел заложить возле термального источника город: «тбили» – по-грузински «теплый». Немудрено, что серными банями увлекались не только бабушка с Цубой, но горожане вообще. 


Добираться до Абанотубани Шурочке было совсем не просто: следовало сделать пересадку на Колхозной площади (если верить интернет-карте, сейчас она именуется улицей Бараташвили, 10). Автобусы ходили нерегулярно, и их подолгу приходилось ждать. Передвигаясь пешком, возможно было спрямить путь, но все равно получалось далековато. Номер 66 – последний на Энгельса: чтобы дошагать до бани, спускались к самому началу улицы, поворачивали на Иерусалимскую площадь, миновав ее – к Мейдану, откуда до Абанотубани уже было рукой подать. Туда плетешься, в основном, под гору, обратно – в гору… Бабушка, какой я ее помню, предпочитала автобус. 

 

Скажу несколько слов об устройстве тбилисских серных бань. Это были – да, наверное, есть и сегодня! – внушительных размеров полуподвальные залы, отделанные мрамором и нарядными изразцами. Сверху их укрывали каменные купола с окном посередине: через окно проникали косые лучи солнца, но для хорошего освещения их недоставало, поэтому в бане царил легкий полумрак. 

 

Сойдя с автобуса, Шурочка с Цубой устремлялись в кассу, где покупали билеты, и оказывались в раздевалке. Неторопливо снимали с себя одежду, доставали из причесок шпильки, складывали добро в железные шкафчики – все это, весело посмеиваясь и болтая. У жены несгибаемого коммуниста Шурочки в жизни не было украшений, кроме обручального кольца, Цуба же носила серебряную цепочку с крестиком, которую тоже убирала в шкафчик: серебро от сероводорода чернеет. 


Шкафчики запирались на ключ, ключ привязывался к запястью. На ноги подруги надевали принесенные из дома шлепки, голые тела живописно драпировали большими полотенцами: старость добавляла женщинам грузности, а выглядеть хотелось прилично. Наконец подготовительный этап заканчивался, и, прихватив полотняные мешочки с мылом, расческами, прочей необходимой мелочью, подруги ныряли в туманную сырость банного зала. В нос им ударяла вонь сероводорода, но Шурочка с Цубой старались не обращать на запах внимания: за столько-то лет – и не привыкнуть! 


Проинспектировав имевшиеся в зале души и облюбовав два свободных рядом, они сбрасывали полотенца и отдавались волшебству теплых струй. Вдоволь насладившись, брались за мыло. Омовение голов происходило по особому ритуалу: волосы по нескольку раз расчесывали и приглаживали – бабушке нравилось ощущать, какой мягкой и шелковистой делает сероводород шевелюру. 

 

Но разве ради одного термального водопада совершали подруги утомительное путешествие на двух автобусах? Их сердца жаждали глобального очищения. Наплескавшись под струями, собирали волосы в пучок на макушке, прятали пучок под самодельным тюрбаном и погружались в бассейн. Наконец организм по-настоящему расслаблялся, в членах появлялась легкость… Однако и это всепоглощающее удовольствие не было апогеем бабушкиного банного счастья. Выйдя из бассейна, она ополаскивалась прохладной водой и шла к лежакам, где работали мекисе: о времени визита Шурочка договаривалась в первые минуты нахождения в бане. 

 

Термином «мекисе» в Грузии именуют терщиков и терщиц (в подобных случаях грузинский язык не отражает половых различий). В бабушкины дни терщицами работали крупные, иногда мужеподобные женщины, владевшие не только техникой массажа, но и знанием трав. Используя собственноручно изготовленные притирки (косметика, которую можно было приобрести в магазинах, не отличалась разнообразием и качеством), они очищали поры, питали кожу, безболезненно эпилировали волосы на теле, что, безусловно, добавляло им славы. 

 

Сначала клиентку клали на живот, потом переворачивали на спину. Мекисе работала, надев на руку шерстяную рукавицу с жесткой бугристой поверхностью, напоминающей ковровую, – Шурочка называла эту перчатку «кисой». Не знаю, как было заведено у остальных посетительниц, при бабушкином массаже использовали ее личную «кису», с помощью которой сначала разогревали мышцы, а потом оттирали отмершие частички кожи (на современном языке процедура называется пилингом). Поскольку Шурочка приятельствовала со своей мекисе, телесные радости сопровождались обменом животрепещущими новостями. Но терщица в силу специальности была гораздо информированней клиентки, так что бабушка приносила из бани множество свежих городских сплетен. 


По окончании массажа на Шурочку наваливалась сонливость. Охваченные сладкой истомой, подруги в последний раз обмывались, драпировались полотенцами и покидали зал. В раздевалке они теперь по большей части молчали, но от этого ощущение внутреннего единства только усиливалось. 

 

А как приятно было им возвращаться вдвоем домой! Банный день клонился к закату, но все еще длился. Разросшиеся тени зданий остужали понемногу дневное пекло, обещая ночную прохладу. Шурочка с Цубой улыбались знакомым улицам, лукаво переглядывались и думали каждая о своем. Казалось, банное счастье никогда-никогда не кончится…  

 

С того дня, как мы с родителями переехали на улицу Энгельса, минуло пятьдесят лет. В живых нет ни Шурочки, ни Ильи Михайловича, ни любимых моих мамы и папы. Да и пятикомнатная квартира давно продана – семья наша покинула Тбилиси. Сегодня мне кажется странным, что, расхваливая серные бани, бабушка ни разу не позвала меня с собой. Может, надеялась, что я попрошу, а мне на ум не пришло? Сейчас, конечно, жалею. Да и слова о банном счастье нет-нет, да всплывут в памяти… 

 

Не дано мне было этого банного счастья, в чем я убедилась лет в двадцать. В то время мы еще жили на улице Энгельса, но я уже была замужем и беременна. В районе отключили воду, возиться с тазиками не хотелось. Муж предложил помыть меня в серной бане, но… нас туда не пустили. Ведь нам и в голову не пришло взять с собой свидетельство о браке! Не помогли ни демонстрация округлого живота, ни жалобы на одышку и слабость. Суровая хранительница общественной морали заподозрила нас, студентов, в склонности к разврату. А, может, вымогала у недогадливых мзду?  


Странно, но Шурочкина философия оказалась в итоге верной. Недодавшая банного счастья судьба обеспечила меня личной ванной – ни разу не пришлось делить удобства с чужими, разве что когда перебивались по несколько месяцев в общежитии и съемной комнате.  


 

ir-shur2

 

Бабушка Шурочка и внучка Ирочка

  


Философская проза Ирины Лежава. Что еще почитать:

Философская проза: Бессмертие

Философская проза: Странный день

Философская проза: Переходный возраст

Философская проза: Первое имя

стр:
Игра случая:    Философские стихи: Философская проза